КАМУШКИ
Мой дед в свои восемнадцать лет должен был жениться на самой красивой девушке аула. Была помолвка, был назначен день свадьбы. Но за неделю до никаха красавица исчезла. Сбежала. Точнее, увели. Частое явление для тех времен. Похищение девушки - это не кровожадный обряд, а обыкновенная житейская уловка, сплошь и рядом осуществлялось с согласия родителей при разных щекотливых случаях или по бедности жениха, чтобы не платить калым. Короче, увели. Страшнее позора трудно придумать.
Осрамленный жених ушел из аула и вернулся лишь через год. Вернулся не один, а с новой невестой. На этот раз он привел в дом сироту, калеку, да еще и полуслепую (потом она совсем ослепла). "Вот", - сказал мой дед своему отцу, - "Эта никуда не сбежит. Я выбрал самую некрасивую девушку округи". Не сбежала. О том, как они жили можно рассказывать долго, это целая песня. Горькая песня. В голодный 21-й год она похоронила пятерых своих сыновей. В войну потеряла и мужа. Бабушка жила с нами. Я был у нее поводырем - в гости к старушкам, в магазин - везде я с ней. У нее на устах всегда было одно пожелание "Будь счастливым, сынок. Не меня ты водил сегодня - себя вел по жизни". Эту замысловатую формулу, звучащую на башкирском очень складно, в рифму, как некое заклинание, я часто вспоминал в минуты, когда чем-либо ослепленный, доходил до края пропасти и всякий раз, пройдя по самому краю, выходил за пропасть, в новую жизнь.
Что нашел в ней некрасивого дед, я так и не понял. Сколько она мне легенд напела (не рассказывала, напевала), сколько песен!
У бабушки была одна страсть, если можно назвать это страстью. Она просила приносить ей с речки камушки. Каждую гальку она брала на месяц-другой себе - читала, ритмично крутя в руке, долгие молитвы. На каждый камушек - по тысяче молитв. Галька начинала блестеть в ее руках. К концу ее жизни этих блестящих, разного причудливого узора камней набралось целый ящик. "Покроете ими мою могилку", - часто напоминала она нам. Впитавшие тепло ее рук и долгие молитвы, они должны были охранять покой и память усопшей. Да, и память, она это особо подчеркивала.
Умерла бабушка, когда я был в армии. Приехав в родной аул, я поспешил к могилке бабушки. Я думал, увижу могилу, покрытую знакомыми мне камушками, но увидел накрытой светлой зеленью. Какая-то незнакомая благородная травка покрывала ее могилу сплошным светло-зеленым ковром. Забыли о ее просьбе, не положили камушки? Пригляделся. Нет, камушки были на месте, они покрывали могилу толстым плотным слоем. Но откуда эта зелень? Неужели, камни сами проросли? И что это означает?
МОЛИТВА
Я не правоверный мусульманин, и вообще никакой не мусульманин, но когда умру, над моим бездыханным телом будет прочитана традиционная заупокойная молитва. Ее читали моим прадедам, ее читал я своим родителям, прочтут и мне. И есть в той мольбе к Богу и такие слова: «…О Аллах, прости его, и помилуй, и омой его водой, очисть его от прегрешений, как очищаешь ты белую одежду от грязи, и дай ему взамен дом лучше его дома, и семью лучше его семьи, и жену лучше его жены, и введи его в рай и защити его от мучений…» и так далее.
НЕ ХОЧУ! Ни дома лучше моего дома, ни семьи лучше моей семьи, ни жены лучше моей жены! Господи, я не знаю, простишь ли ты меня и помилуешь ли за грехи мои вольные и невольные, но, умоляю, дай мне и там Дом, Семью и Жену, которые были со мной в этом мире! Соедини нас и там, если ты всесилен! Соедини не сразу, дав мне лет пятьдесят, чтобы освоиться в кущах рая и приготовить маленький шалаш на берегу неброской речушки, поставить скамеечку с видом на Эдем, где закаты и рассветы красивы, где летают разные маленькие птички, поют разные маленькие песни. Лишь после этого срока позволь мне принять и обнять жену, и еще после такого же срока детей, и еще после такого же срока и внуков моих любимых! Очень тебя прошу! Не откажи в малой милости! Ведь, если ты можешь дать лучше, то что тебе стоит оставить как было? Иншалла!
СМЫСЛ ЗВЕЗД
Вспоминается безотцовщина. Мама одна растила троих сыновей. Работала за двоих – в две смены в швейной мастерской. Первыми моими игрушками были катушки из-под ниток, а первой творческой работой – вышивка крестиком. Это был рыженький цветок с тремя лепестками. Мама, помню, похвалила. На работу она уходила рано утром, точнее так - на исходе ночи, ибо было еще очень темно. И очень холодно. Как только она вставала, я нырял в ее постель и меня обволакивало необыкновенно нежное тепло.
Вечерами мама выходила в сад. Уходила в глубь его, подальше от посторонних глаз. Она шла туда поплакать. И я знал это. В сумерках я пробирался к ее скамеечке в зарослях крапивы и конопли и молча занимал место рядом с ней. Мама обнимала меня за плечи, прижимала к себе, и я слышал, как что-то гулкое горячее клокотало в ее груди. Обняв меня, она вскидывала голову к звездам. Наверное, чтобы не разрыдаться в голос. Вслед за ней я тоже устремлял взор на небо. Ничего я там не находил. Звезды как звезды, тусклые, холодные, они в эти минуты не несли ни утешения, ни радости. Что в них хорошего? Я недоуменно переводил взгляд на маму и замирал – в бездонных, осветленных слезами глазах мамы были живыми и небо, и звезды. Я заворожено смотрел в глаза мамы. В них, кроме неба и звезд, была еще и тихая, неведомая мне печаль, и такая же тихая мольба. Много позже я прочитал в какой-то мудрой книге, что смысл звезд, их красота не в самих светилах, а в глазах, смотрящих на них. Не помню точно, как-то так. Вернее, точно знаю – это так!
ШАЛЬ
Со вчерашнего вечера чувствовал себя неуютно. Бывает так - ощущаешь себя вдруг ненужным в жизни. Это чувство ненужности и одиночества не покидало и утром. Что-то тревожило, беспокоило, не находил себе места. Ночью снилась черная шаль с алыми розами. Мамина. Висела шаль на веревочке для белья возле баньки, одинокая, одна в целом мире. В обед брат позвонил из района. Напомнил – сегодня годовщина смерти матери. Как же я не вспомнил это, как мог забыть, Господи?! Ровно десять лет назад умерла мама. На моих руках. Помню, приподнялась ко мне, улыбнулась, не видя меня, чему-то дальнему, светлому. Я, почуяв страшное, невольно обнял ее, прижал к груди. И почувствовал - умерла. Я вышел в сени, зарыдал чуть ли не в голос, открыл дверь, закурил и увидел оставшуюся висеть на веревочке для белья шаль. Белья с вечера много было, все сняли, что нужно было, занесли домой. А шаль оставили. Тогда-то я и почувствовал себя в пятьдесят лет беззащитным ребенком, неприкаянной сиротой. А шаль, наверное, до сих пор висит на веревочке для белья...
СЕГОДНЯ, СЕЙЧАС...
Я хотел поведать вам о своей любви к маме. Все думал, как это сделать красиво, необычно, убедительно. И вот каюсь, не смог, растерялся. Мне кажется, нет таких слов, которыми можно было бы выразить это всеобъемлющее чувство, а если и есть, то все они пустые. Но так кажется только мне, потерявшему. У вас, у счастливых, у кого живы-здравствуют родители, слова должны найтись, пусть даже самые простые. Только не нужно жалеть их. Поэтому умоляю вас, если жива ваша мама, поспешите
обнять ее,
сказать ласковое слово,
поцеловать,
положить голову на ее колени, закрыть глаза и слушать, затаив свое, теплое, ровное, вселяющее покой и защиту ЕЕ ДЫХАНИЕ.
Не бойтесь, не стесняйтесь делать это каждый день, каждый час и минуту!
Если ее нет рядом, позвоните! Вот прямо сейчас достаньте мобильник или поднимите трубку и наберите номер:
«Мамочка, здравствуй! Что звоню? Сказать просто - будь, пожалуйста. Избалованной, капризной, красивой - будь. Ты - самая надежная моя пристань. Я люблю тебя, мама, люблю!"
Сегодня, сейчас...
Ибо потом наступит долгое,
очень долгое,
очень и очень долгое раскаяние, что не успел, побоялся, постеснялся…
обнять
поцеловать
прошептать:
мамочка, мама...
В пятьдесят лет я осиротел, теперь мне шестьдесят один, и с каждым годом, с каждым днем все сильнее и сильнее я каюсь, что не успел. И все чаще, все настойчивее и явственнее тянет меня в тот светлый мир, куда ушла мама, чтобы встретить ее там, положить голову на ее колени и, закрыв глаза, замереть под защитой ее ровного дыхания. Поверьте, это и есть рай, независимо от того - на земле он или на небесах.
РОДИТЕЛИ
Родился я в ночь на 23 февраля. В праздник. Папа был в то время завклубом, руководил народным театром. Лучшим, кстати, в районе, что и определило его и мою дальнейшую судьбу. Так вот, был праздничный концерт в аульском клубе. Мама сидела в зале, папа на сцене. Папа, артист от Бога, изображавший и героического революционера так, что зал распирало от хохота, был в тот день в особом ударе. Мама, хохотушка, которой только дай повод, насмеялась так, что начались схватки. В перерыве папа отправил ее со своей 13-летней сестренкой домой. А был страшный буран. С ног валило. Сестренка папы довела маму до переулка и двинула обратно в клуб - концерт же! Мама шла дальше одна. В кромешной тьме она боялась не дойти до дома. Бог миловал - дошла. Ее встретила свекровь, та самая бабушка из "Камушек", которая и приняла меня. Когда папа под самое уже утро ввалился пьяненький домой (с друзьями!), его уже поджидал, как потом шутили, родившийся за печью сверчок.
У отца с тех клубных времен навсегда сохранилось трепетное преклонение к моей профессии. Руководителю народного театра сочинитель пьес казался богом. Когда я много-много позже пригласил его на первую свою премьеру, он стоял возле афиши, остолбенев и не скрывая слез. И на премьере он был как в сказке, он не дышал, сидя рядом со мной, и всем телом ловил каждый вздох в зале. Потом у него появилась мания - он останавливал всех встречных сельчан и подолгу рассказывал им о моих успехах. Если раньше он, бывало, и не замечал моего приезда домой, то теперь встречал не как сына, а как какого-то великого гостя и садился за стол только после меня. До этого мы с мамой любили уединяться на кухоньке и часами сидеть вдвоем за чаем, за яблочными пирогами. Теперь стал сидеть с нами и отец. Каждый мой рассказ он сопровождал взглядами в сторону мамы - мол, глянь, глянь какой у нас сын! Я чувствовал это восхищение и, грешен, прибавлял порой и то, чего не было в действительности. Те вечера до поздней ночи, когда забывали мы о сне, и говорили, говорили, доводя маму, все ту же хохотушку с ямочками на щеках, до коликов от смеха, я храню в памяти как лучшие свои часы в этой жизни. Было тепло, уютно и жизнь казалась бесконечной.
Отец был смертельно болен, все мы переживали за него, и были уверены, что первым покинет нас именно он. Но первой умерла мама. Неожиданно, как в моей пьесе "Дело святое". Отец не пережил эту потерю, умер в том же году. Перед смертью он потерял всяческий интерес к жизни, но мои премьеры по-прежнему не пропускал, и страшно сокрушался, что их не видит мама. "Здесь бы она смеялась... Здесь бы она плакала..." И вместо нее плакал сам. Он почти каждый вечер носил цветы на могилку мамы. Живые. И те, что были в доме, собраны мамой, засушенные и искусственные. Папа переносил туда Дом. И еще смотрел видео с записями, в которых была она живая. Мы запрещали ему, прятали, но он находил и смотрел часами. Это и добило его.
Мне кажется, перед смертью они оба простили мне все. Ну, если не все, то многое. И если не многое, то хотя бы малое. Так порой я утешаю себя.
А буран я люблю. Особенно когда он угадывает на мой день рождения.
ОДИНОЧЕСТВО
Лежу на тахте в лоджии. Просто прилег, но холодно, и нет сил встать, чтобы накинуть на себя что-либо. Дети с внучкой, жена тоже там. Доносятся жизнерадостные возгласы, смех. А мне холодно и я не могу встать, чтобы взять что-нибудь теплое. Просто силы покинули. Зябко, так, кажется, говорят про это. И вдруг мне стало жалко себя. Некому подойти и осторожно накрыть тебя, как это делала в детстве мама. Да и после делала, когда я уже взрослым приезжал к ней в деревню и отсыпался по трое суток. Всегда чувствовала момент, подходила, накрывала своей пуховой шалью и на цыпочках выходила. А сколько раз натягивала сбившееся в беспокойном сне одеяло? Сколько раз просыпалось ночью убедиться, что ребенок спокойно спит - просто дышит тихо... А мамина рука - прохладная, когда жар и теплая, когда холодно... А привычное мамино ворчание, которое так сердило нас в молодости. Как не хватает мне тебя, мама, мама…
ПЛАЧ
Вчера я, удрученный и разбитый морально после жжишной баталии, долго не мог найти себе места. Ложиться спать? Не уснуть, только жену, которой с зарей бежать на работу, растревожишь. Читать? Не читается. Смотреть телевизор? Обрыдло все! Я вышел на балкон, снова закурил, глаз пал на старенький мой плеер. В темноте нащупал кассету наугад. Включил. И - Боже мой! Тихо полилась мелодия моего народа. Так называемый монэжэт. Песенное обращение женщины к Богу по поводу какого-либо несчастья, беды, потери сына, мужа или дочери. В русском фольклоре – плач. Тихий, пронизывающий сердце своей простотой и мелодичностью плач женщины. «Ждала сына, не дождалась, Вышла на луга и разрыдалась! Не слышал, разве, ты, о, Боже, терпеливый мой плач?» И забыл я все, и вас, друзья, забыл, и себя, и плакал, млея от охватившего меня счастья, от благодарности предкам, что сохранили песню вдовы молодой, нашедшей такие проникновенные слова, что даже удивительно, как не услышал ее Бог!
Нас иногда упрекают за чрезмерное увлечение фольклором – что вы все цепляетесь за курай, за эпосы, за монэжэты, баиты! На дворе вон какой век, а вы все возитесь, возитесь… Не возимся, не присуща нам суета. Храним. В первозданном виде. В древнем девственном звучании. Не переделываем под псевдофольклор, угрохавший чистый фольклор того же русского народа. Передаем из века в век как самое драгоценное. Из века в век. Ведь вслушайтесь в текст - женщина оплакивает сына, павшего аж в боях с ордой Чингисхана. Когда это было – а поет, будто мать воина рядом сидит со мной, только вылезшим из Интернета. Сотни поколений внимали плачу матери, сотни поколений вместе с ней просили Бога услышать ее стенания. Сижу и я, сжавшимся сердцем умоляя Бога – услышь же мой терпеливый плач! Услышь! Так бесхитростная песня одинокой женщины превращается в плач целого народа.
ПИСЬМЕННОСТЬ НАШИХ ЖЕНЩИН
О том, что у женщин существует своя особая письменность, я узнал еще в детстве. Мама моя была рукодельницей от Бога. Вышивала, шила, работая в детдоме швеей, одна одевала-обшивала целую армию сирот. В нашем доме все матерчатое было расшито красивейшими узорами. На стене в рамочках (их вырезал я лобзиком) висели потрясающие вышитые картины.
Однажды к нам приехала в гости ее подруга из дальнего аула. Мама, как водится, стала знакомить ее со своими работами. И вот помню, как та сказала: «Ну-ка, ну-ка, почитаю, что ты тут написала!»
Это «почитаю» относительно вышивки меня и удивило тогда. Я внимательно слушал, что она говорила дальше. А она действительно "читала" праздничный передник мамы. Оказывается, все эти разноцветные листики, сердечки, цветы, другие простенькие узоры и соединяющие их разного цвета линии были наполнены особым смыслом! На покрытом вышивкой переднике был целый рассказ, некое тайное послание! Какого племени-рода, из какого аула, водой какой реки умывалась, как зовут, сколько лет замужем, и счастлива ли замужем, сколько детей, по кому скучает, кого вспоминает за рукодельем и так далее. Если, скажем, от сердечка к сердечку ведет красная стежка-дорожка, значит и любовь была красная, если желтая, то сами понимаете какая, а если черная, то и объяснять не нужно.
Читали подруги вышивки мамы весь вечер, смеялись и грустили, а потом в какой-то момент затихли, и я видел на их глазах светлые слезы, в которых искрилось то ли счастье, то ли память, то ли бесконечная печальная грусть по ушедшей молодости.
ОСЕНЬ
Осень всегда приносила мне силы и вдохновение. Лучшие строки были написаны осенью, самая сильная любовь была тоже не весной, а осенью. Я любил ее, всегда ждал, как ждут верную подругу, с уверенностью, что она придет все та же и принесет все тот же нескончаемый праздник! Но нынче она пришла иная. Нет сил, холодно. Душа, как заброшенный старый дом с разбитыми окнами, - по углам нагнанная сквозняками листва, отрывки бумаг с недосказанными словами, обрывки лент со старых магнитофонных записей, И никто не приоткроет дверь, не вглядится, не забежит, не соберет все обрывки и отрывки, не разведет костерок, который осветил бы, обогрел старые стены. Не слышно, не слышно приближающихся легких шагов. Или, может, уже просто не слышу...
ПОПУТНОЕ
Многие вещи, которые я совершаю в последнее время, которые кажутся со стороны нелепыми, сомнительными, вызывающими недоумение, я делаю из желания не отлепиться от жизни. Сейчас я, слава Богу, востребован - идут репетиции, ожидаются премьеры. Все, вроде, хорошо. Но было время, когда меня не было в нем - несколько лет после тяжелой болезни я был списан со всех счетов и пребывал в небытие. Заново оказаться в этой ситуации для меня смерти подобно, я умру в тот же день, как снова почувствую эту страшную пустоту, когда месяцами молчит телефон. Это гробовое молчание окружающего мира и толкнуло меня в свое время в Интернет, в жж, а затем и на Прозу.ру, в переписку с театрами дальними, с людьми отдаленными, которые в трудный час оказались ближе самых ближних; заставило суматошно толкаться с рукописями там, где меня уже давно забыли и очень удивились появлению, как в детской страшилке про оживший труп. Я боюсь, что снова повторится это со мной еще живым, нового забвения боюсь при еще ходящем, дышащем, и молю своего Бога лишь о том, чтобы не умереть в тишине.
ОБРАТНЫЙ ПУТЬ К КОЛЫБЕЛИ
В пятьдесят девять я ныл. Казалось, все прахом!
В шестьдесят стонал. Казалось, хоть в могилу!
В шестьдесят один я смеюсь! Оказалось, обманули!
Оказалось, что вершина не конец пути, за ней новые крутые ступени; только ведут они вниз, к колыбели. И этот путь тоже надо пройти.
Нет, я еще посижу на вершине, попинаю облака, покидаюсь звездами. Потом сорвусь! Вниз лететь - не в гору карабкаться, раздирая руки и колени в кровь, волоча за собой год от года тяжелеющий воз. Вниз можно с ветерком! Оседлав скрипучие салазки, я с грохотом скачусь прямо в бабье лето своей жизни, в ворох опавшей листвы шальной молодости, в ту пору, которая называется в народе "седина в бороду, бес в ребро!" Этот бес уже где-то рядом, я слышу его нетерпеливое сопение, его жаркое дыхание. Скоро, скоро я вломлюсь к вам в полночь с распахнутой настежь душой и потребую водки, а у подруг и любви! И мы еще споем былые песни, посмеемся над былыми шутками, поплачем былыми слезами. И не замечу я, как потихонечку сойду в отрочество, возьмусь вдруг рисовать картины маслом, лепить из пластилина пушки-кукушки, вырезать из липовых стеблей свистульки. Затем впаду и в детство. Отпущу бородку в три клочка и буду сидеть на скамейке, опершись на палочку. Буду улыбаться открытой улыбкой ребенка каждой пташке, каждому лучику солнца, каждому мгновению жизни! Проходя мимо, и вы невольно улыбнетесь, спросите: эй, как дела, бабай? «Чаво?» Вы, нагнувшись, мне на ухо: говорю, салам алейкум! «А! Живем, живем помаленькум!» И буду долго улыбаться вам вслед, гадая-вспоминая, кто же это были такие добрые люди? Я буду сидеть так до ночи, пока не выйдет внучка, у которой уже и свои будут внучки, и не крикнет: ты пойдешь сегодня спать, нет? И поплетусь я, шаркая ногами, в свою каморку за печью, где родился когда-то. А она проводит меня нежной слезой в глазах: надоел уже!..
…Шестьдесят лет я шел вверх по ступенькам жизни, пусть Бог даст мне столько же лет неспешного и радостного возвращения к первой ее ступени, которая окажется и последней! Аминь.
АЛЬБЕР КАМЮ. ЦИТАТА.
«...связью с людьми мы обязаны лишь своим собственным усилиям: стоит перестать писать или говорить, стоит обособиться, и толпа людей вокруг вас растает; понимаем, что большая часть этих людей на самом деле готовы отвернуться от нас (не из злобы, а лишь из равнодушия), а остальные всегда оставляют за собой право переключить свое внимание на что-нибудь другое; в эти дни мы понимаем, сколько совпадений, сколько случайностей необходимы для рождения того, что называют любовью или дружбой, и тогда мир снова погружается во мрак, а мы – в тот лютый холод, от которого нас ненадолго укрыла человеческая нежность»
|
