В пятьдесят девять я ныл. Казалось, все прахом!
В шестьдесят стонал. Казалось, хоть в могилу!
В шестьдесят один я смеюсь! Оказалось, обманули!
Оказалось, что вершина не конец пути, за ней новые крутые ступени; только ведут они вниз, к колыбели. И этот путь тоже надо пройти.
Нет, я еще посижу на вершине, попинаю облака, покидаюсь звездами. Потом сорвусь! Вниз лететь - не в гору карабкаться, раздирая руки и колени в кровь, волоча за собой год от года тяжелеющий воз. Вниз можно с ветерком! Оседлав скрипучие салазки, я с грохотом скачусь прямо в бабье лето своей жизни, в ворох опавшей листвы шальной молодости, в ту пору, которая называется в народе "седина в бороду, бес в ребро!" Этот бес уже где-то рядом, я слышу его нетерпеливое сопение, его жаркое дыхание. Скоро, скоро я вломлюсь к вам в полночь с распахнутой настежь душой и потребую водки, а у подруг и любви! И мы еще споем былые песни, посмеемся над былыми шутками, поплачем былыми слезами. И не замечу я, как потихонечку сойду в отрочество, возьмусь вдруг рисовать картины маслом, лепить из пластилина пушки-кукушки, вырезать из липовых стеблей свистульки. Затем впаду и в детство. Отпущу бородку в три клочка и буду сидеть на скамейке, опершись на палочку. Буду улыбаться открытой улыбкой ребенка каждой пташке, каждому лучику солнца, каждому мгновению жизни! Проходя мимо, и вы невольно улыбнетесь, спросите: эй, как дела, бабай? «Чаво?» Вы, нагнувшись, мне на ухо: говорю, салам алейкум! «А! Живем, живем помаленькум!» И буду долго улыбаться вам вслед, гадая-вспоминая, кто же это были такие добрые люди? Я буду сидеть так до ночи, пока не выйдет внучка, у которой уже и свои будут внучки, и не крикнет: ты пойдешь сегодня спать, нет? И поплетусь я, шаркая ногами, в свою каморку за печью, где родился когда-то. А она проводит меня нежной слезой в глазах: надоел уже!..
…Шестьдесят лет я шел вверх по ступенькам жизни, пусть Бог даст мне столько же лет неспешного и радостного возвращения к первой ее ступени, которая окажется и последней! Аминь.
|
